Лето 1864 года выдалось жарким. Я приехала в свое имение, деревню Павловку, Воронежской губернии Алексеевского уезда. Уже три года, как наш государь, благословенный Александр Николаевич второй, отменил крепостное право. Уже 10 лет, как я овдовела. Мой муж полковник от артиллерии, Николай Петрович Суханов, погиб в Крымскую кампанию. Я провела 2 года за границей. Ох, этот Париж. Город любви и страсти. Постоянное кружение головы. Версаль, Тюильри. Магазины дамского белья.
Мне уже под пятьдесят. Ко мне в имение приехал мой единственный внук. Коленька. Ему 14 лет. Он в мундире Ахтырских гусар. Он ведь уже корнет в этом полку. Это по старинному правилу. Мужчин при рождении записывают в какой-нибудь полк, чтобы при достижении взрослого возраста, он уже был в чине офицера. Коленька уже корнет. Его папа, мой сын, и его мама, сейчас в Петербурге. Я стараюсь разговаривать с Коленькой, как со взрослым. Я называю его Николай Викторович, и заставляю его не называть меня бабушкой, а только Елизаветой Павловной.
Коленька каждое утро совершает верховую прогулку, а потом мы завтракаем. Весь день он проводит на речке. А я дома, каждый день немного общаюсь со своим управляющим, а остальное время читаю романы.
Сегодня, меня что-то насторожило за завтраком. Коленька был немного не такой как обычно. Он бросал на меня странные взгляды. Так на меня смотрели только в Париже. Я сижу в глубоком кресле, и разговариваю об этом с Грушей. Груша моя ровесница. Еще будучи девочкой, крепостной, она стала моей служанкой. Моей неразлучной спутницей.
Груша тоже не такая как всегда. Она отводит в сторону глаза. Она явно что-то от меня скрывает. И ее это смущает и угнетает. - Груша, что-то случилось, я же чувствую. Почему ты не рассказываешь мне? Это связано с Коленькой? - Да, Елизавета Павловна - отвечает мне Груша, опустив глаза в пол. - Так рассказывай - мягко требую я - что там за секреты у тебя появились от меня?
Груша вздыхает и крестится. - спаси и сохрани меня. - она поднимает глаза на меня - барыня не гневайтесь. Стыдно то как.
Груша давно не называет меня "барыня". Меня обдает холодом. Что же случилось? - Груша, рассказывай, милая. Не держи в себе. - Ой - Груша снова крестится - Николай Викторович весьма оказался охоч до нашей сестры. - ну, я это заметила тоже - я вспоминаю сразу его взгляд на меня за завтраком - Николай Викторович охотно заигрывает с девочками, но это в его возрасте и понятно, и кажется не так уж и плохо. - если бы только с девочками, и только бы заигрывал - отвечает мне Груша и снова крестится. - а разве что-то есть еще? - спрашиваю я. И уже интуитивно чувствую, что есть. - так, Елизавета Павловна, Николай то Викторович, к поварихе Глаше приставал. Он ей на кухне юбки то задрал и задницу щипал. А Глаше уже за сорок. Вот ведь как. - а что она? - а что она - вздыхает Груша - барина же не оттолкнешь. Хоть и право крепостное отменили. И вообще, Николай Викторович ловко умеет юбки задирать взрослым уже крестьянкам.
- нужно с ним поговорить - произношу я - это не дело, конечно. - ой, не дело - Груша снова крестится. И у меня внезапно возникает догадка. - Груша, а к тебе он не приставал?
Груша вздрагивает. Она смотрит на меня. В ее взгляде беспомощность и чувство вины.
- Груша, я тебя знаю всю свою жизнь. Мы обе с тобой овдовели, почти одновременно. Не бойся. Расскажи.
Груша достает платочек и вытирает набежавшие слезы. - Елизавета Павловна, я не виновата, я не знаю - она начинает плакать.
Я вскакиваю с кресла и обнимаю ее. - Грушенька, милая, успокойся, ну что произошло? - ее плечи трясутся. - так, Елизавета Павловна, как рассказывать? Стыд то какой. - Грушенька, милая. Ну чего случилось то? - Елизавета Павловна - Груша вся напряглась - Николай Викторович ночью пришел в мою комнату, и значит - Груша всхлипывает - полез ко мне в постелю мою. А я то спала себе. В одной холщевой рубахе. - и что? - я представляю себе мысленно Грушину комнатку. Кровать, погашена свеча. Темно. - а то - Груша снова плачет - у Николая Викторовича знаете, как стоял? - как? - машинально переспрашиваю я. - сильно - завыла Груша. - и что дальше? - дала я ему, Елизавета Павловна - Груша завыла белугой - а как не дать то? Барин все таки, и стоит у него.
Так, так - беспорядочно крутятся мои мысли. Коленька пошел явно не в папу. А в дедушку. Уж мой покойный Николай Петрович тоже отличался таким. Сколько раз заставала его в бане с крепостными бабами. - Когда это случилось? - спрашиваю я Грушу. - Третьего дня - отвечает она и шмыгает носом. - больше ничего не было? - спрашиваю я, и думаю, что Коленька уже попробовал женщину, и теперь ему это нужно. И наверное, регулярно. - как же не было - отвечает Груша - теперь он каждую ночь ко мне приходит. - а ты что? - а что я? Елизавета Павловна, ну что я? Даю ему. - Груша смотрит на меня - а что делать то? У него стоит. И потом Вы, Елизавета Павловна, знали бы как он это делает! - как? - изумляюсь я - да так, что разве ему откажешь! Он же сам не свой, а слова какие говорит - Груша посмотрела в потолок - рази мне так говорил кто-то раньше. Молча посопят и все. - а что же он такого говорит? - ой, барыня, и что я красивая, и что ласковая, и что у мня попа … - Груша осеклась, и перекрестилась - простите, Елизавета Павловна. Стыд то какой.
Я задумалась. Что-то меня взволновала во всем этом. - А после того, как ты ему стала ну, - я подбираю слово - ну стала вроде как жена, он перестал приставать к другим и юбки задирать? - перестал - Груша смотрит на меня - перестал ведь, Елизавета Павловна. Получается получил чего хотел и успокоился немного, да? - получается - согласилась я. И вдруг не успев подумать я говорю Груше - сегодня ночью я буду спать в твоей комнате, на твоей кровати, вместо тебя.
Груша снова крестится: - страсти то какие. Так это чего получится. Вы что-ли сами, Елизавета Павловна? Так … - Груша смотрит на меня, она уже не плачет - внук ведь родный. - а ты никому, хочу сама посмотреть на его умения. - а - тянет Груша - ну то знамо, понятно. Оно, конечно.
Близится полночь. Я лежу на Грушиной кровати. Темно. Уснуть не могу. Сердце стучится. Снова и снова не понимаю своего поступка. Груша не выдаст меня. Но зачем я это делаю? Передо мной возникает мысленная картина. Коленька в мундире гусара. Красивый. Он улыбается. Он обращается ко мне - Елизавета Павловна - и подает мне руку.
Тихонько открывается дверь. На мгновение в комнату проникает полоска света. Луна на противоположной стороне. Это из окна, которое напротив двери в комнату. Я затаила дыхание. Кто-то аккуратно, даже нежно приподнимает одеяло и лезет ко мне в постель. Я догадываюсь кто это. Я доподлинно знаю. Я развожу ноги и он сразу ложится между ними. Я еще приподнимаю попу и задираю на себе подол холщовой рубахи, которую взяла у Груши. Слышно его учащенное дыхание. И вот, в меня вонзается его мужская плоть. Я издаю стон. Я не специально. Но, после того как я стала вдовой, я уже забыла что такое лежать под мужчиной. Раздается его шепот: - Тетенька Грушенька, вы сегодня особенная. Мне так хорошо. Я весь день только и думал про то, как ночью приду к вам.
Я молчу. Его стержень проникает все глубже. Он меня крепко тискает за плечи, и трогает мою грудь. - тетя Грушенька, вы моя прелесть. Можно я вас попрошу? - можно - шепотом отвечаю я, надеясь что по шепоту он не различит моего голоса. - вы всегда позволяете мне испытать этот восторг счастья в одной и той же позиции, только лежа на спине. Можно вы мне завтра дадите себя по другому?
